Нина вздохнула, вытерла слезы и решила жить дальше. На что жить, она знала. Народ за это время окончательно сдвинулся на магии и прочей парапсихологии, босые кришнаиты сигали через сугробы, в телевизоре крутил пальцем патлатый гуру Аум Сенрикё вещал истины под космические мелодии сводного образцово— показательного симфонического оркестра бесновались Марии-Дэви-Христосы и плескались в тухлых прудах баптисты. Идея создать на базе чахнувшего медицинского центра собственную секту родилась сама собой. Диплом МГУ и степень гарантировали от неприятностей, в любой момент все можно было списать на психотерапию или на научные исследования. К тому же Нина не перегибала палку, в тоталитаризм не играла, просто потому, что не имела к нему никакой тяги.
— Хали-гали Кришна, хали-гали Рама, — промурлыкала Лилит любимую песенку. Прислушалась к перезвону флакончиков и баночек на туалетном столике, Нина, невыспавшаяся, но веселая, — Лилит заявилась в первом часу, — восстанавливала красоту.
«Глотку ей перерезать, что ли?» — подумала Лилит, сама удивившись, как легко об этом подумалось. Сморщила носик, махнула рукой. Для себя уже решила, что с Ниной пора завязывать, а как — вопрос времени и настроения.
Пританцовывая, прошла коридорчиком в соседнюю комнату.
«Немножко тайны, побольше непонятного и вдосталь секса, вот и все, что им требуется, — как-то раз поделилась Нина формулой успеха. — Понимаешь, любая организация — плод невроза ее лидера. И служат в ней те, которые в той или иной мере соответствуют „клинике“ лидера. Кто спит с шефом, кто стучит ему, кто тихо ненавидит, кто самозабвенно корпит над бумажками, кто вытирает ему сопли и гладит по головке — все реализуют свои комплексы и неврозы. Поверь, такая организация будет существовать вечно, потому что все подсознательно заинтересованы в том, чтобы эта сладкая пытка продолжалась вечно. Фирма, партия, секта все живут так. И им хорошо, потому что если все Дружно больны, то все — здоровы. Найди свое место в этом опрокинутом мире, и ты станешь счастливой».
Лилит подошла к краю огромной кровати. По разумению Нины, это низкое ложе и было тем самым местом, где следовало обрести счастье. Своим правом самозваной Великой жрицы она пользовалась в полный рост, через ее постель прошли все члены секты, по очереди, попарно и более, вне зависимости от пола и возраста. Действительно, организация вовсю обслуживала проблемы ее лидера.
Покрывало из тонкого шелка, два черных квадрата два белых. Конечно, все гармонировало с интерьером спальни, не зря же старался Игорь, недоучка-дизайнер. Знал ли он, что постелил боевой стяг тамплиеров — священный Босеан? Вряд ли. Лилит знала. Нина — нет. Она заблудилась во времени и не разглядела ту, новую и страшную, что оказалась рядом.
Но даже тогда Нина не соврала, зло, мерзко напомнила она, что Лилит упала сюда израненная, полураздавленная. Лилит знала, что обязательно встанет и все падут перед ней на колени. В обожженном мозгу уже тогда зло и настойчиво бился молоточек, не давая забыть обретенное в бредовых снах знание. У нее было все необходимое, чтобы создать «пирамиду ведьмы»: сильное злобное воображение, огненная воля, непоколебимая воля и тайна, в которую она никого не собиралась посвящать. Требовалось лишь время, чтобы прийти в себя и окрепнуть. И когда Сила ведьмы сложилась в пирамиду, первой покорилась Нина, из Великой жрицы незаметно превратилась в рабыню.
Лилит сорвала покрывало, закуталась в него по плечи. Постояла, вздрагивая от холодных прикосновений шелка к телу. Танцующей походкой прошла к окну, подняла жалюзи, впустив в комнату свет.
Город, лежащий в низине, купался в солнечных лучах. Утро предвещало жаркий летний день.
Черная Луна
Мир радовался солнечному утру, предвещавшему еще один жаркий летний день, а на душе у прапорщика Бондаря было слякотно и мрачно. Он с оттяжкой сплюнул вязкую перегарную слюну, зло осмотрелся по сторонам. Лес парил, в косых лучах между елями клубилась пелена, влажно блестели заросли крапивы. Солнце уже основательно припекало спину, что не могло радовать. Бондарь в сомнении почавкал сапогами в раскисшей от ночного дождя колее. Назад идти не лежала душа, а вперед не было сил. Просека вела прямо к узкоколейке, а та выводила к ветке на Бологое. Час ходу, не меньше, а потом еще минут сорок по шпалам до поселка. Назад, в часть, столько же.
Он глубже надвинул фуражку и опять сплюнул. Пошарил в кармане засаленного бушлата, вытащил полураскрошившуюся сигарету. Полез в нагрудный карман за зажигалкой. Ничего не нашел. Стал лихорадочно обыскивать все карманы, а их в новом бушлате понашлепали столько, что полсклада за раз вынести можно. И не нашел.
— Твою душу-мать! — почти пропел он. — Елы-палы, бля, это же надо так…
Он жалобно шмыгнул носом, на красных от недосыпа и с перепоя глазках выступили слезы.
Бондарь выбрался из глубокой танковой колеи, выбрал место посуше и грузно плюхнулся задом в траву. Ситуация была, хоть вешайся, до ближайшей бутылки, хоть вперед, хоть назад, минимум полтора часа, а без курева не дотянуть. Требовалось принять решение, но голова соображала с трудом, мысли вязли, как танковый тягач в болоте.
В ельнике отчаянно заверещала птаха. Хрустнул влажный валежник. Бондарь улыбнулся, обнажив прокуренные зубы. Удача сама шла в руки.
Часть не зря стояла в глухомани. Еще со времен войны сюда начали свозить боеприпасы. Штабеля со снарядами, заложенные в то время, уже почти вросли в землю. Трогать их боялись, а охранять требовалось. Этим маетным делом и занималась часть. В шестидесятые бывший первый парень на деревне Бондарь поддался на уговоры командира и остался служить в родной советской армии. Порядка тогда было побольше, план перевыполняли, и часть принимала на хранение все новые тонны взрывоопасных болванок. Отрыли бетонные укрытия, куда и скирдовали до лучших времен снаряды, бомбы и мины. Чем больше их привозили, тем меньше Бондарю верилось, что придется хоть раз повоевать по-настоящему. «Какая там, на фиг, ядерная война, если рванут хотя бы такие склады, то и без атомной бомбы — писец всему миру», — здраво рассудил он.
Правда, начался Афган, и со складов кое-что вывезли. Но не так уж много, чтобы ополовинить. А когда Ельцин сплясал отходную в Берлине, то начались странности. Бондарь даже в этой комариной глуши недалеким умишком понял, что служивый народ ударился во все тяжкие. По документам что-то приходило, оприходовалось по порядку, но новых складов не откапывали, а старые не тревожили. Потом даже вывозить начали. Бондарь всегда относился к армейскому имуществу, как к колхозному добру: надо в хозяйстве — бери. Одно дело приспособить мачту антенны в качестве поливальной установки на огороде, километр портяночной ткани продать или отработавшие свое пулеметные стволы охотникам загнать, патроны и взрывпакеты — это вообще ерунда, но списать десяток танковых пушек или вагон противопехотных мин — в такое он поверить не мог. Однако жизнь заставила. По долгу службы пришлось выписывать накладные, подделывать ведомости и химичить, как не умеют даже на складе ПФС[6]. Им-то вообще малина, недостает тушенки или гречки, думать не надо — пиши, сожрали бойцы, вот и все. А снаряды и мины? Рванут где-нибудь, по номерам на осколках установят, где они лежать должны, всех за губу особый отдел подвесит. Самое обидное, что его, Бондаря, по малости звания никто отмазывать не станет. Не делились, а виноватым сделают.
Бондарь в политграмоте за годы службы поднаторел и уяснил: если бы не Чечня, на которую сактировали все недовезенное и недополученное, рванули бы его склады, как в Приморье, даром что Питер с Москвой почти под боком.
Валежник продолжал хрустеть все ближе и ближе. Насупившийся было от грустных мыслей. Бондарь вновь просветлел лицом, как любой командир при приближении рядового. Младший по званию в армии — это благодать Господня, тут тебе и развлечение, и снятие стресса, и решение всех проблем. В том, что идет боец, Бондарь не сомневался, кому тут еще быть. Порядка в части не было никакого, офицерский корпус дружно спился от тоски и безнадеги, а бойцы по тем же причинам мордовали друг друга и дезертировали. Искать, как в добрые времена, их никто не собирался, оставшихся вполне хватало. Прошлым летом четверо слиняли, жили под Бологим в захваченной даче, а к осени приперлись за документами на дембель. И ничего, дали.