— Не знаки на теле, а именно то, что ты абсолютно не похожа на других, убедили меня, Лилит, — понизив голос, произнес он.

— А что по этому поводу думает Великая Крыса?

— Пусть тебя это не тревожит. Она думает так, как я считаю нужным.

— И когда я займу ее место?

— Сегодня в полночь.

— В Шереметьеве стоит частный самолет. Мое имя уже включено в список пассажиров?

— Безусловно, Лилит. Вылет в шесть утра. Постарайся не опоздать.

Лилит сделала маленький глоток. Когда оторвала край стаканчика от губ, на них играла улыбка победительницы.

Дикая Охота

Максимов не стесняясь разглядывал женщин. Легкие одежды почти не скрывали прелестей и недостатков фигур. Он то и дело переводил взгляд с тел на картины в поисках портретного сходства. Уже опознал десяток моделей Муромского. Многие, в большинстве молодые, особенно и не таились. Старались держаться поближе к картинам, на которых, сохраняя инкогнито под звериной маской, красовалась их нагота. Максимов с удовольствием отметил, что не одинок в своих поисках, в зале уже вовсю шла игра в «маска, я тебя знаю».

«Замочили Муромского не со зла, а из осторожности», — еще раз повторил Максимов. Посмотрел на картину, у которой занял наблюдательный пост. Едва различимая в багровом полумраке, — Лилит тянула к свету кубок Мертвой головы. Пока никого, кто мог бы стать моделью для картины, в зале не вычислил.

— Кто это там интервью дает? — Максимов указал глазами на дальний угол, где только что погас софит видеокамеры.

— Жаков. Хозяин этой галереи. — Вика, как светская женщина, сплетничала, не глядя на жертву. — Начинал давно с фарцовки иконами. Потом гнал за бугор гениев с «бульдозерных» выставок. Когда открыли границы, одним из первых наладил экспорт наших модернистов на Запад. Вывозили целыми группами под видом приглашения в творческую командировку. Ребята на деньги благотворительных фондов целый месяц пили портвейн и писали картины в пустующих пансионатах. Все на халяву, даже жену можно было взять с собой. В виде платы оставлял одну из написанных картин по выбору организаторов поездки. Сам понимаешь, что отбиралось самое ценное. Потом мода на русских сошла, и Жаков вложил капитал в классику. Сейчас торгует Репиным, Серовым и прочими. Галерея — всего лишь прикрытие.

— Значит, это ему так с Муромским подфартило? — Максимов внимательнее осмотрел невысокого полнеющего человека. — Благородный мафиози, — оценил Максимов. — Представишь?

— С ума сошел! Это же Черный человек. Сочтет нужным, сам подойдет.

Максимов пришел к выводу, что этот человек, одетый во все черное, вполне может обеспечивать порядок в таком сложном женском коллективе, каким был Орден Крыс. И прикрытие себе создал идеальное.

— А кто рядом с ним? В джинсовой рубашке навыпуск.

— Не знаю. — Вика, как это умеют только женщины, одним взглядом оценила девушку, чей демократический вид явно контрастировал с туалетами избранной части публики. — Приблудилась откуда-то. Журналисточка.

— Понятно. Документирует для потомков переход Муромского в Нижний мир. Жаков мог на такое денег дать?

— Само собой. Лев Давидович на рекламу никогда не скупился.

Максимов умел чувствовать чужой взгляд. Словно в щеку подуло горячим воздухом. Он насторожился, стараясь ничем не выдать себя, плавно повернулся. И встретился взглядом с женщиной, одиноко стоящей у стола с пустыми бутылками и остатками нехитрой снеди. Она курила длинную сигарету, элегантно стряхивая пепел в стаканчик.

«Центр нетрадиционной медицины. Елена», — моментально вспомнил Максимов.

Елена Хальзина перевела взгляд на Вику, осмотрела с ног до головы, печально усмехнулась и повернулась спиной.

— Извини, я на секунду, — пробормотал Максимов, отпустив локоть Вики.

Сделал лишь три шага по направлению к Елене, как накатило…

…Слезы душили, жесткой рукой терзали горло, а наружу все не шли. Веки жгло от сухости, она подумала, что если еще секунду не будет слез, завоет от боли на все кафе, плевать, что станет некрасивой, достойной лишь брезгливой жалости, сил терпеть пытку уже не оставалось.

— Он мне нужен. — Мужчина вновь положил ладонь на ее руку. Но уже иначе. Требовательно и жестко. — Лена, не мне тебе объяснять, когда нам что-то надо, мы получаем, чего бы это нам ни стоило.

— Да, только платить приходится другим, — с вызовом прошептала она.

Мужчина заставил себя разозлиться и не стал этого скрывать:

— Для начала скажу, что будет с тобой. — Он сжал ее кисть. — Мы поедем в управление, и там с тебя снимут показания. Под подписку о неразглашении. Потом на твоего друга, а он ведь твой друг, обрушат всю мощь розыска. Через несколько часов его найдут даже под землей. Но показания он будет давать в условиях полной изоляции. Где и останется на неопределенный срок. Спасибо он тебе за это обязательно скажет!

— Почему такая паника, Игорь? — — Она поморщилась, попыталась освободить руку, но он не отпустил.

— Установочные и характеризующие данные, — отчеканил мужчина. — Если забыла, напоминаю: фамилия, имя, отчество, адрес, род занятий и, главное, на чем его можно взять.

Он отпустил ее руку. Лена, поморщившись, растерла кисть, словно стирая следы его пальцев…

Лена повернулась, с удивлением уставилась на приближающегося Максимова. Поморщившись, растерла кисть, словно стирая следы чьих-то пальцев.

А Максимов понял, что опоздал. Рядом с Еленой уже стоял коренастый мужчина в помятом пиджаке.

Телохранители

Барышников оглядел беспорядок на столе, оставленный эстетами. В одной из бутылок осталось на три пальца коньяка. Барышников недолго думая перелил до последней капли в пластиковый стакан с алым следом губ на ободке. Выдохнул, одним глотком отправил Коньяк в глотку. Поморщился, блаженно прищурив глаза старого матерого кота.

— Без ста грамм искусство не понять. Рисуют алкоголики, и смотреть картины, стало быть, надо в адекватном состоянии.

Елена вздрогнула от неожиданности, смерила Барышникова презрительным взглядом.

— Знаю, знаю. Фасон костюмчика у меня не тот, морда пролетарская. Дух такой, что даже одеколон не перебивает. — Барышников сунул в рот пластинку жвачки. — А все потому, что сплю в кабинете и который день на нервах. Откуда же взяться приятному запаху?

— Послушайте, вы… — Елену передернуло.

— Нет, это вы меня послушайте, гражданка Хальзина. Я друг Игоря Белова и вам зла не желаю.

— Какое я имею отношение к Белову?

— Тише, Елена, тише. Не надо привлекать к нам внимание. — Барышников повернулся на каблуках и как радаром прошелся взглядом по залу. — Удостоверение я вам покажу. Но не здесь, а на улице. Куда мы незамедлительно и дружно проследуем.

— Слушайте, я полдня давала показания ублюдкам вроде вас. — Лена трясущимися руками пыталась прикурить длинную сигарету.

Барышников чиркнул зажигалкой, поднес огонек к дрожащему кончику сигареты. Лена затянулась, выдохнула дым в лицо Барышникову:

— Оставьте меня в покое. Слышите, вы! Меня не арестовали, даже подписки о невыезде не брали. Так имею я право провести вечер среди симпатичных мне людей?

— Имеете. Конечно, имеете. — Барышников отыскал еще одну бутылку, наметанным глазом определил, что осталось аккурат на одну порцию. В сомнении пожевал губами, потом вылил остатки в свой стаканчик. — Пить не умеют, а берутся, — проворчал он, болтая коричневую жидкость в стакане. — Народ здесь, спору нет, приличнее нашего брата. Симпатичный народ. Вы по приглашению прошли или билетик пришлось брать?

— Вот вы, как всегда, по удостоверению прошли. Искусствоведа в штатском, уколола Елена.

— По приглашению? — повторил вопрос Барышников, не отрывая взгляда от содержимого стаканчика.

— Да!

— Так я и думал. М-да, симпатичный народ. Элитарная, так сказать, публика. — Барышников поднес стакан ко рту, задержал руки и спросил: — Не Маргарита ли Ашотовна приглашение подарила?